Валентина Волкова, ветеран Великой Отечественной войны, недавно отметила своё 88-летие. Она вспоминает о страшных днях блокады Ленинграда, которые ей пришлось пережить. Её голос дрожит от переживаний, на глаза то и дело наворачиваются слёзы.
Царь-голод
Олеся Лебедева, «АиФ-Ярославль»: Валентина Ивановна, как получилось, что во время блокады Ленинграда вы оказались в городе?
Уже буквально к вечеру по городу объявили всеобщую мобилизацию, завыли сирены. Всем начали выдавать противогазы. Магазины тут же стали пустеть.
- Когда вам стало по-настоящему страшно?
- Первый год войны для меня стал самым ужасным. Большая ошибка властей была в том, что все продукты ленинградцев были сосредоточены в одной точке - на Бабаевском складе. И немцам, видимо, это стало известно. В первую очередь при наступлении они бомбили этот склад. Сахар, крупы, мука – всё пропало.
Уже к осени начался голод, людям выдавали в день по 125 граммов хлеба на каждого. Жили без воды, без света, стёкла в домах выбиты при бомбёжках, стены домов промёрзли и покрылись инеем.
Мы тогда ещё не осознавали, что это блокада, просто знали, что в окружении. И молились каждый день, чтобы поскорее замёрзла Ладога, через которую бы нам начали переправлять продукты.
- Как переживала голод ваша семья?
«Делайте невозможное!»
- Чем вы могли помочь раненым в свои 14 лет?
- Делала перевязки, уколы. Мы сами ходили голодные, холодные. Врачи тоже еле стояли на ногах. Начальник госпиталя всё говорил: «Делайте невозможное! Проводите как можно больше операций!» Зато нам давали ложечку каши на завтрак - «ляп», как мы его называли, и маленький кусочек хлеба. И мы эту кашу намазывали на хлеб.
Но есть всё равно хотелось. Было такое ощущение, что как будто ножом по животу режут. Правильно поэт Николай Некрасов говорил: «В мире есть царь: этот царь беспощаден, Голод названье ему».
Вот помню госпиталь, двор, и там травка прорастает. И вот этого подорожника нащиплю, кипяточком ошпарю и ем весь день.
Вы не представляете, как нам хотелось спать… Просто ужас! До жуткой боли…
Но никто никогда не злился. Эта доброта передавалась и раненым. Я переживала за всех раненых, и они тоже были привязаны ко мне. Кричали: «Сестра, сестра, нежные руки! Вот тут болит, и вот тут болит!» И болело, конечно. Не притворялись. Все такие молодые… И сколько им приходилось страдать! Но никто не жаловался, что что-то не так. Все были настроены поскорее вылечиться и опять уйти на фронт.
Уходить из госпиталя нам было нельзя, всё было огорожено, территорию охраняли солдаты. И отводилось всего лишь несколько часов на отдых - постирать бинты и халат, которые были все в крови.
Вообще ленинградцы многое перенесли. О блокаде невозможно рассказать…
Заминированный сад
- Валентина Ивановна, вы помните тот момент, когда прорвали блокаду?
- К этому времени наш госпиталь уже эвакуировали в Польшу, в город Штеттин. К нам в медсанчасть приходили польки. У них это была как трудовая повинность - убирали двор, работали санитарками.
Однажды в воскресенье нам с другими медсёстрами разрешили погулять по Штеттину. Было жара, и мы пошли к реке, а мост взорван. Местные мальчишки помогли переправиться на лодке на другой берег. Выходим и видим перед собой большой красивый сад. В саду - много небольших столиков, на которых была оставлена еда и напитки. Видимо, было очень быстрое наступление наших.
Мы забрались на черешни и стали есть ягоды. И вдруг слышим командный голос: «Немедленно слезьте!» И потом русский мат… Ничего не понимаем, слезаем. Перед нами советский лейтенант. Кричит, что всё кругом заминировано и что он пришёл со взводом разминировать. А мы тут, понимаете, сидим, ягоды едим.
Потом, уже после того, как мы вернулись обратно, мне комиссар госпиталя сказал: «Ой. Валя, не знал, что ты такая у меня.. Если б знал, не взял бы с собой». Комиссар потерял в Ленинграде жену и дочь, их убило снарядом. А я была, как он говорил, на его дочь очень похожа. И комиссар взял надо мной опеку.
Чужие люди
- Как вы после войны встретились с родственниками, которые остались под Ленинградом?
- Мою маму с сёстрами, когда немцы уже подступали к Ленинграду, эвакуировали в Татарстан, в село под городом Чистополем. Туда перевозили многих ленинградцев. Я узнала об этом, когда подала в розыск после войны. Первая заявка не принесла никаких результатов, а во второй раз я получила ответ об их местонахождении.
Я сразу поехала на поиски родных. Сначала доехала до Казани, потом на пароходе до Чистополя. Пароход в Чистополе остановился поздно ночью, я вышла на пристань. Её сторожила молодая татарка, плохо говорившая по-русски. Я ей сказала, какое село мне нужно найти. Она ответила: «Ночь пройдёт, утром я покажу вам дорогу. А сейчас пойдёмте к нам ночевать». Накормили меня. Вы представляете, чужие люди!
Утром меня разбудили и объяснили, куда идти. Шла я 20 километров. Меня тащила какая-то неведомая сила. Это оказалось большое село в Татарстане, богатый колхоз. Председатель колхоза отдал моей семье дом, в котором раньше жил его сын с женой и двумя детьми. Его сына в начале войны отправили на фронт, а жену с детишками председатель забрал к себе. Там мы и остались все вместе жить.
- Как вы считаете, современная молодёжь способна перенести такие тяготы жизни, совершать подвиги, как ваше поколение?
- Я думаю, что в каждом человеке есть те чувства и силы, о которых он ещё не знает. Эти способности проявятся у людей тогда, когда это потребуется. Молодёжь может сейчас до некоторой степени быть безответственной, но когда придёт время, она сделает всё ещё лучше, чем сделали мы. Мне очень хочется верить в это.
Дорога жизни. Ветераны войны и труда отрезаны от мира бездорожьем 
«Живая картина» войны. В Ярославле вышли книги о Великой Отечественной 
«Гибли целыми семьями». Как село Великое обрело память о войне 
Помогла молодость. Марьяна Шестаева о войне, ударах судьбы и современности 
Маленький кормилец. Ярославец Семён Бройде вспоминает о военном детстве