Ярославец Семён Бройде – ветеран Великой Отечественной войны – труженик тыла, ветеран труда. Он хорошо помнит начало Великой Отечественной войны, те зверства, что творили немцы.
- Сотни тысяч детей остались без родителей! – говорит со слезами на глазах Семён Иосифович. - Миллионы сожжённых в печах и отравленных в газовых камерах! Только вдумайтесь в цифру - 30 миллионов погибших в этой страшной войне.
И сегодня ему вдвойне больно видеть факельные шествия на Украине молодчиков бандитов, потомков Шухевича и Бандеры, которых сделали национальными героями Украины, шествия фашистов в Эстонии, да и по всей Прибалтике.
В рубрике «70 лет Великой Победы» - воспоминания Семёна Иосифовича о страшных военных годах, когда он был ещё 8-летним мальчишкой.
Всё для фронта
«1941 год, май месяц, родители получили комнату в центре города, где необходимо было сделать ремонт. И папа отправляет нас, меня 8 лет, сестренку двух лет и беременную маму, к родителям на окраину города Гомеля. Эта окраина называлась «Местечко». Там жили мои двоюродные братья, сестры, старше меня и младше, тёти, дяди.
22 июня по радио объявили, что немцы напали на нашу страну. Я в то время не знал, что такое война, но по лицам взрослых, разговорам и слезам понял, что произошло что-то страшное. Буквально через несколько дней нас с мамой отправляют на грузовой машине в Москву и далее в Ярославль.
В начале июля папа уходит на фронт, не дождавшись рождения сына. А сын родился 27 августа 1941 года.
1 сентября, я, как и все сверстники, пошёл в первый класс. Кругом только и слышалось: война, война, война… Немцы стремительно приближались к Москве. Мы учились мало: два урока в день. Остальное время собирали металлолом. На стене школы висел лозунг «Всё для фронта, всё для Победы»! Мы знали, что из этого металлолома делали снаряды, пушки для армии, которая защищала нашу Родину. Для нас это был порыв патриотизма.
В первых числах октября 1941 года немецкие самолеты стали бомбить наш город днём и ночью.
Какая же это была радость у мальчишек, когда сбитый немецкий самолет привезли и поставили на Красной площади Ярославля, и мы все бегали смотреть и кричали, что это наша Победа.
Но немцы продолжали бомбить стратегический мост через Волгу, военные заводы и жилые кварталы. Одна из бомб попала в цирк, убив слона, и я это видел своими глазами.
Теперь нас, школьников, отвозили на трамвае за город, где мы в течение нескольких часов каждый день убирали урожай картошки, свёклы, моркови. Всё это было нужно для фронта. Никто не капризничал, не жаловался на голод, холод, усталость. Вместе с учителями и директором школы мы выполняли эту работу.
Не пощадили никого
В конце октября комиссар военкомата посоветовал маме забрать всех троих детей и срочно эвакуироваться подальше отсюда, так как немцы были уже под Москвой с одной стороны и в пятидесяти километрах от Ярославской области - с другой. Он также сказал ей (я узнал это позже), что немцы не щадят никого, уничтожают евреев. А то место, где мы были в мае у родителей отца, давно уже было занято немцами.
Забегая вперед, скажу, что в 60-х годах я с мамой поехал на машине в Гомель, где жили наши родственники до войны. И, к нашему ужасу, за два дня поисков мы не нашли ни одного - ни братьев, ни сестёр, ни дедушек, ни бабушек. В полуразрушенных домах проживали совершенно другие люди. С трудом удалось узнать, что после нашего отъезда в 41-м году из Гомеля пришли немцы и в октябре вместе с полицейскими согнали несколько сотен евреев на площадь, в числе которых находилась и папина родня.
Их погрузили в крытые автомашины и увезли. Позже мы узнали, что их отправили в Польшу, в лагерь смерти «Освенцим». Вся жизнерадостная веселая родня, которая трудилась, рожала детей, жила на благо Родины, в один день была сожжена. Их более 50 человек.
Когда сегодня мы видим карикатуры эстонских нелюдей на выставке, которые изобразили узников «Освенцима» весёлыми, сытыми, улыбающимися, танцующими в обнажённом виде, хочется кричать: «Люди, остановитесь! Что вы творите!» Позор руководителям Польши, которые всему миру лгут и принижают роль Советской армии в освобождении Освенцима!
Эшелон смерти
Мы отправились вниз по Волге. Было очень холодно, мы, как и другие, расположились среди ящиков прямо на полу. Дней через 10 наш пароход прибыл в маленький город Сызрань, и мы шли пешком несколько километров до железнодорожной станции.
Как мы добрались до вагона, я уже не помню. Первой в него попала мама, положив на пол завёрнутого брата, я ей подал сестренку, а влезть самому не пришлось, т.к. меня оттолкнули. И когда весь товарный вагон был забит до отказа, я кое-как вскарабкался в вагон. Там было холодно и страшно, люди стояли или сидели на корточках.
Мы ехали более трёх недель, без пищи, без воды, без туалета. На остановках мама и другие женщины, оставляя детей, бежали через пути добывать пищу. Обменивали золото, часы, платки у местных на еду. Такая же картина была и с водой. Хорошо если удавалось набрать чайник, кастрюлю.
Было много случаев, когда люди, особенно дети, теряли свои вагоны или поезд неожиданно уходил. И оставшиеся навсегда теряли своих родственников. Часто приходилось на стоянках пить воду прямо из лужи. Много воды требовалось, чтобы прополоскать пелёнки. Я стоял у буржуйки и сушил их.
Самое страшное было по утрам, когда в степь выносили умерших людей, завернутых в отрепье, их оставляли прямо в поле. В конце пути кто-то назвал наш эшелон «эшелоном смерти».
Потеряли ребёнка
В конце ноября мы прибыли на станцию Макушино Курганской области. Сотни людей выгрузились из вагонов, на улице был мороз более 35 градусов.
Нас посадили на подводы и оправили по деревням. Ехали мы 18 километров, укутанные в тулупы, мама держала в руках подушку, где завёрнут З-месячный брат, а мы с сёстренкой ехали, прижавшись к ней.
Уже было темно, когда мы добрались до деревушки. Сестрёнка плакала, мама шла впереди, прижимая подушку. Когда мы наконец вошли в покосившуюся избу, нас обдало жаром сильно натопленной печи и запахом кислых щей.
Мама положила подушку на широкую лавку, раскрыла её, и в полумраке горящей лампадки мы увидели, что ребёнка нет. Мама его, видимо, выронила из подушки где-то по дороге. Она как стояла, так и застыла, даже не шелохнулась.
Дедушка, который нас привёз, бросился на улицу к дровням, через некоторое время внёс уже полузамерзшего брата, который не подавал признаков жизни. Что только ни делали: и водой брызгали, и по щечкам хлопали, переворачивали - ничего.
А старенькая хозяйка дома забрала брата на печку, что-то там шептала, мы так и не знаем, что она с ним делала, но уже под утро он вдруг заплакал.
В деревне, куда нас привезли, не было ни электричества, ни радио, колхозники об этом понятия не имели. Мужчин в деревне не было, всех забрали на фронт. Эта была настоящая глухомань, мы ничего не знали, что творится в стране, только отдельные новости долетали до нас.
Падал от усталости
В начале декабря пришёл приказ: «Всех, кто может двигаться, невзирая на возраст, отправлять в лес на заготовку дров». Эти дрова нужны были для топки паровозов.
В лесу мы работали по 10-12 часов в день. Две женщины пилили деревья, кто постарше - обрубал сучья и на козлах распиливал на чурки. А мы таскали эти чурки в сани и отвозили в деревню, складировали у дома бригадира.
Это был тяжёлый непосильный труд, особенно в моём возрасте. И так каждый день, без выходных, с 6 утра до 6 вечера. Я приходил домой, ни есть, ни пить не мог, падал замертво от усталости. Женщины, глядя на нас, плакали. Но мы знали, что дрова нужны для фронта.
Ежедневно в конце дня, когда нас привозили из леса, нам ставили один трудодень, карандашом в амбарной книге, где не было фамилий, ставили только имя. И ежедневно нам выдавали на один трудодень 10 картошин, какую-то крупу, горох, моему больному брату пол-литра молока, каравай хлеба. Один раз в неделю давали три литра крови, которая, застывая, превращалась в студень, и мы её ели. Мама потом рассказывала, что я в таком возрасте кормил всю семью.
В марте нас перевели на небольшую ферму, где мы заготавливали навоз, кто постарше рубил его ломами, а мы, помладше, таскали эти куски прижимая к животу, складывали в кучу, а затем вывозили в поля.
В мае начались весенние полевые работы. Нас выстраивали в шеренгу, пять метров друг от друга, на шеи вешали мешочки с зерном, и мы их разбрасывали вправо и влево от себя, за нами ехала подвода с мешками. И так каждый день, никакие болезни в счет не принимались. Надо было идти, иначе семья оставалась без продуктов питания. Что такое сахар, масло, мы и понятия не имели. Хозяйка иногда давала нам яйца и капусту.
Блокадники
В конце 1941 года на станцию Макушина в эшелонах привезли эвакуированных детей, более 2000 из блокадного Ленинграда, в возрасте от 4 до 14 лет. Их разместили в клубе станции, в единственной школе, в помещениях райсовета, бараках.
Было очень много больных детей. Многих развезли по селам и районам. Кто постарше, работал в лесах, остальные - на фермах, на расчистке снега на железной дороге, на складах и в других местах. Летом 1942 года по одному и группами дети сбегали. Кто беспризорничал на станциях, некоторые уехали в сторону фронта, кто-то обратно к Ленинграду, разыскивать своих родителей. И как рассказывали местные, кладбище пополнилось маленькими холмиками в больших количествах.
В июле 1942 года дед, который нас привёз, сообщил, что каждые четыре дня формируется воинский эшелон, и к нему прикрепляют 2-3 вагона для беженцев. Эшелоны шли в сторону Москвы. К этому времени немцев отогнали от Москвы, и много сотен беженцев в ожидании этих вагонов сидели на привокзальной площади.
В один из дней в 5 часов утра дедушка приехал за нами и увез на станцию. Какой был путь обратно до Ярославля, описать трудно и больно. Страшная жара, без пищи и воды. Зачастую вагоны отцепляли на 2-3 дня от эшелона, и мы стояли в тупиках на станциях. А затем прицепляли, и так было 2 недели. Особенно страдал мой младший брат. Единственное его преимущество было в том, что мама кормила его грудью. Порой приходилось жевать прошлогоднюю солому, которой в вагоне было достаточно. Нам сказали, что в этих вагонах перевозили лошадей.
Голод и бомбёжки
Ярославль встретил нас прямо с вокзала воздушной тревогой, немцы бомбили станцию с эшелонами военных и раненых. Трамваи не ходили, и мы целый день добирались до центра города.
Дома нас ждал неприятный сюрприз. Наша комната была занята эвакуированной семьёй из Ленинграда: мать, отец и сын 11 лет. Отец в звании подполковника интендантской службы. И целых 12 дней мы жили всемером в 19-метровой комнате.
Ещё нас ждала похоронка, в которой говорилось, что отец погиб на фронте летом 1942 года. Это, конечно, было ударом. Мы все плакали, но жить надо было.
Мама тут же устроилась в сапожную мастерскую, работала весь день. Моей задачей было добывать еду, нянчить младших сестру и брата.
Я с раннего утра стоял в очередях, чтоб отоварить карточки. Но это был мизер продуктов, без мяса, без молока, без масла, без сахара. Хлеба выдавали сначала по 300 г, а потом по 250 г на человека. И можно себе представить, что недельные продукты мы съедали за 2 дня, и это было ужасно.
Я собирал из деревянных ящиков, которые стояли во дворе госпиталя, очистки от картошки, свёклы и моркови, выброшенные куски каши, не знаю какой, гнилой картошки, и это я делал каждый день.
У нас, у каждого из ребят, был свой ящик с отходами. Иногда мы дрались из-за ящиков, если приходил кто-то другой. Ругались с женщинами, собирали крапиву, лебеду вокруг двора.
Самое тяжёлое - это была добыча керосина для примуса. Была одна лавка керосиновая в городе, очередь занимали с ночи, за полтора километра от дома, керосина выдавали по 3 литра.
Мне приходилось бегать на реку Которосль, собирать там опилки, где стояла маленькая пилорама. Приносил опилки домой, перебирал, чтобы не попадались острые щепки, и варил пополам с перловкой, без масла, добавляя только соль. Ел сам, кормил детей и оставлял маме.
Конечно, мама после работы готовила кашу, супы из того, что я находил. Воды горячей раньше не было, а холодная - с перебоями. Чай всю войну пили с сахарином. Что такое конфеты, понятия не имели.
Зачастую очистки из картофеля промывал в холодной воде, натирал на терке, до крови на пальцах, жарил на сковородке оладьи, добавляя только соль и воду, масла не было. В комнате стоял пар, как в бане. Дети все время плакали, хотели есть.
Мне очень жалко было маму, чем она питалась, не знаю, последнее отдавала нам. Ежедневно она стирала, грела воду, постоянно мыла нас.
Самое страшное во время войны - вши. Откуда они брались, не знаю, мы их тысячами уничтожали, а они вновь появлялись. Мама до глубокой ночи сама шила нам одежду. Перешивала из старого и кто что давал. Я всю войну не знал, что такое брюки и рубашка. Мне перешивали одежду из военных гимнастерок и галифе.
Мама ложилась спать за полночь, а в 6 часов утра шла на работу. Но зачастую спать нам не приходилось. Каждый день, как по расписанию, с 10 вечера и до 2 часов ночи бомбили немецкие самолеты, и иногда нас загоняли в бомбоубежище под домом, там было сыро и холодно. И это продолжалось до 1943 года.
Нас, ребят, вместе со взрослыми во время бомбежек просили дежурить на крышах своих домов, выдавали большие толстые резиновые перчатки, у взрослых были длинные клещи, а у нас крючки. При попадании на дом зажигательных бомб мы со взрослыми должны были их обезвредить.
Мы видели много пожарищ, особенно ночью. В 40 метрах от дома упала фугасная бомба и разнесла подстанцию, и мы остались без света. А двух ребят разорвало в клочья. Утром мы видели фрагменты их тел.
В 300 метрах от нашего дома, в бывшем пединституте, разместился госпиталь. От его стены тянулась улица Мологская. В одну из ночей немецкие самолеты не смогли сбросить смертоносный груз на мост и военные заводы, так как был сильный заградительный огонь наших зениток. И видимо, по команде, в злобе, они разбомбили эту улицу, от начала до конца.
Зарево от пожара и грохот стояли всю ночь. И когда утром мы прибежали посмотреть, что произошло, все дома до единого были сожжены. В основном были деревянные двух- и трехэтажные дома. Торчали кое-где печные трубы. А на железных кроватях и вокруг лежали обгорелые трупы детей и взрослых, которых покрывали зеленой тканью. На открытой грузовой машине прямо на наших глазах увозили эти тела. Их было много. Крики и плач стояли вокруг.
Ярославские бурлаки
Тяжелая пора надвигалась на нас - заготовка дров. Парового отопления в городе не было, купить дрова было не на что и негде. А ведь у всех в домах было печное отопление. Необходимо было заготовить не менее 5 кубических метров дров на зиму.
Эта забота легла на меня. Каждый день по 2 раза мне приходилось бегать на реку Которосль собирать прибившиеся к берегу бревна после сплава и по одному сырые 2-3-метровые бревна, привязывая длинной веревкой, тащить волоком на плечах в гору.
Склон от реки был очень крутой, я по нему тащил, и падал от бессилия, и снова тащил, пока не вытаскивал наверх. И можете себе представить, так многие делали. И очевидцы, видя эту картину, особенно женщины, плакали, помогая вытаскивать бревна наверх, а затем я, как бурлак, тащил их по каменистой дороге 1,5 км до дома. А мне было всего 10-11 лет. Рост у меня был очень маленький, когда притаскивал эти бревна во двор, я падал от изнеможения.
На плечах у меня от веревок были кровавые подтеки. Мама каждый вечер мне их смазывала и из старых полотенец делала повязки, но это не помогало.
Так продолжалось до глубокой осени. Иногда приходилось идти по берегу на большое расстояние, чтобы что-то найти, а затем на веревке это бревно тащил по воде до места, где я вытаскивал бревна на берег. И так дважды в день всю войну. У меня болели руки, плечи, живот. А что было делать?..
Счастье иногда заключалось в том, чтобы по улице, в полкилометра, удавалось зацепить бревно за грузовые машины, которые, медленно и очень редко ходили. Веревку наматывал на правую руку, где было привязано бревно, а левой держался за машину, а на перекрестке потом спрыгивал. Эту картину видели сотни людей и пленные немцы. И о чём они думали в это время, глядя на маленького оборванного «бурлака». А у многих из них, наверное, дома, росли такие же, дети, как я.
Мы с мамой пилили брёвна по вечерам и ночам, иногда нам помогали соседи. Колол дрова я сам, складывая их в сарае, а затем осень и зиму таскал их на второй этаж в комнату.
Родился в третий раз
Где же в это время были маленькие брат и сестра? В 8-9 часов утра я их кормил, чем было в доме, расстилал на пол старые пальто, одеяло, сажал детей на это отрепье, привязывал веревкой каждого за ногу к ножке стола, чтоб не могли уползти, давал им игрушки, какие были в доме, и убегал на промыслы. Мама была в это время на работе.
Каждый раз, прибегая домой, я еще на лестнице слышал плач детей. Приходилось менять одежду, замачивать в холодной воде. Успокаивал их, привязывал к столу и убегал дальше.
Конечно, очень жалко было детей. Однажды я попробовал брата посадить на подоконник. Он был у нас очень широкий. Брат успокаивался, когда видел проходящие трамваи, машины, людей. Я в это время выбегал в дом напротив, там был магазин, подходила моя очередь по отовариванию карточек.
Мне было видно из окна магазина свое окно, а, однажды, когда моя очередь почти подходила, я вдруг увидел, что малыш передвигается к краю подоконника. Окно было не заперто, оно открылось, и проходившие по тротуару люди, увидев, что ребенок находится на краю карниза, закричали.
Мужчины и женщины образовали круг, чтоб его поймать. В это время я бросил карточку продавщице и, что было сил, побежал в дом. Вбежав в комнату, я ринулся к окну и схватил уже падающего малыша. Непонятно откуда только взялись силы. Он даже не успел напугаться, а внизу я слышал гул людей и назидание, что нельзя детей одних оставлять. Это было, наверное, 3-е рождение моего брата. Ему был всего 1 год 10 месяцев.
Справка о смерти
В августе 1942,1943,1944 годов записывали детей, которые должны были учиться, но, видя наше положение и обстановку, уходили и говорили, если будет возможность, чтоб я приходил учиться.
Но об учебе не могло быть и речи. В середине ноября 1942 года мама договорилась с руководством сапожной мастерской о том, что я буду работать там же посменно, мама - утром, я - вечером. Меня прикрепили к одному сапожнику-инвалиду, у него не было ноги, которому сначала я помогал и был как подсобный рабочий, а потом самостоятельно стал подшивать валенки, делать мелкий ремонт военных сапог. Эту продукцию и ремонт обуви мы делали для раненых госпиталя.
В мастерской был один выходной - воскресенье. И каждый выходной я брал ящик, который мне смастерили, доставал 2 щетки, бархатку и гуталин, который мы с мамой варили по ночам, и уезжал на Московский вокзал. Там у меня было свое место, где я чистил обувь в большинстве своем военным и раненым.
Многие из солдат и офицеров за работу давали мне не только деньги, но и хлеб, тушенку. Многие, особенно раненые, отдавали свои гимнастерки и галифе. Какая же была радость, когда я в дом приносил одну, иногда и 2 банки тушенки. Даже начальник вокзала приносил мне, как он выражался, сухой паёк, который ему давала жена на обед.
Я был очень маленького роста в свои 10-12 лет, чисткой обуви я занимался и на другом вокзале. Туда было тяжело добираться: транспорт не ходил. Чистил обувь и в центре города. И так всю войну.
Особенно трудными были 1942, 1943 и начало 1944 года. Мама в 43-м году сломала ногу, и все заботы о семье легли на меня. Мне приходилось работать за маму и делать всё, что связано с домашним хозяйством.
Иногда случалась беда: продовольственные карточки воровали или вырывали из рук, и тогда семья на это время практически умирала. Особенно мне запомнился 1943-1944 годы, когда я трижды умирал от голода, от истощения и непосильного труда, все три раза я, видимо, был в глубоком обмороке.
Однажды в 5 утра мама не могла меня разбудить. Приехавшие врачи констатировали мою смерть. Выписали справку о смерти и предупредили, что машина из морга приедет в течение 2-х часов. Мама закричала, соседи стали обливать водой, бить по щекам, делать искусственное дыхание. И в один из моментов я очнулся.
Я не знал, что такое школа, октябрята, пионеры, переход из класса в класс... Я завидовал, когда дети шли в школу, надевали красные галстуки, когда их отправляли в пионерские лагеря, - мне всего этого не было дано. Ни детства, ни юношества, ни классного руководителя, которого вспоминают много лет.
Счастливый день 9 мая
В 1944 году открылись коммерческие магазины, где раз в неделю можно было купить за деньги два килограмма муки, но для этого нужно было занять очередь в 12 часов ночи, и каждые 2 часа был пересчет, и так до 8 утра. Мы с мамой выходили по очереди. Всю ночь дежурила конная милиция, и так до 12 часов дня.
Самый счастливый день в нашей жизни - это 9 мая! В 6 часов утра Левитан объявил о Победе советского народа над фашистской Германией. У нас тогда не было ни телевизоров, ни радиоприемников, ни телефонов, один только черный круглый репродуктор, где мы ежедневно, по силе возможностей, слушали сводки Информбюро о делах на фронте. Это придавало нам силы, стойкости, мужества выжить вопреки всему и победить. И своим трудом вложить маленькую лепту в общую Победу.
Историю не помнят
Отслужив в армии, я работал на Ярославском электромашиностроительном заводе. Последние 35 лет - в литейном производстве начальником подготовки производства, у меня очень много рационализаторских предложений.
За годы работы был награжден более 40 грамотами центральных комитетов ДОСААФ, ЦК комсомола, обкомов, грамотами от дирекции завода, правительственными медалями, высшим знаком ЦК ДОСААФ за подписью маршала Буденного и генерала армии Гетмана, получил звание мастера спорта по штанге, был чемпионом военного Одесского округа в 1954 году.
Мне очень обидно, что о Великой Отечественной войне современная молодежь практически не знает ничего. Да и люди среднего возраста с трудом вспоминают, что была такая война, но без подробностей. Даже фильмы о войне, о героическом подвиге советского народа, показывают за день до Дня Победы.
Откуда же молодежь будет черпать знания о подвигах их отцов, дедов, прадедов? Учебники истории пишутся, переписываются неоднократно. Многие факты истории опускаются, вычеркиваются. Поэтому мы сами виноваты в том, что все лавры победы в войне «западники» причисляют себе и исторические факты переписывают так, как им удобно.
Очень жаль, что нет возможности донести истинные исторические факты о детях войны, о тех тяжестях и лишениях, которые они перенесли на своих хрупких плечах, нынешнему поколению».
Телеграфистка Сталина. Ярославна отвечала за связь на Ялтинской конференции 
«Передать голос ушедших». Историк о том, как сохранить память о войне 
Воспоминания ветеранов войны запишут на видео 
«Мужички». О лихом военном детстве - из уст очевидца 
Горькая память детства. Как детдомовцы выживали в Великую Отечественную